Иногда бывает даже трудно себе представить, до каких пределов способны доходить и протестанты, и католики в своих проповедях страха перед адским огнём. Недавно, например, в одной католической церкви мне попался некий памфлет для прихожан, где я обнаружил такие слова: «Дитя, если ты попадёшь в ад, то там рядом с тобой всегда будет дьявол, чтобы бить тебя. Он будет бить тебя всегда, каждую минуту беспрерывно. От первого удара тело твоё покроется нарывами и язвами, как у Иова. После второго тебе станет вдвое хуже, чем Иову. А от третьего удара тебе будет в три раза хуже, чем Иову. Так каким тогда станет твоё тело, если дьявол будет бить тебя сто миллионов лет без передышки? Спроси завтра в семь часов вечера, что там делается с таким плохим ребёнком? Дьявол ответил: «Этот ребёнок горит в огне». Спроси опять через миллион лет, и получишь ответ: «Он горит». И сколько бы ты ни спрашивал, всегда получишь один ответ: «Он всё горит в аду!».
Протестантство ничуть в этом не уступит. На такой вымысел у него найдётся свой. Вот что написано в книге протестантских проповедей: «Когда ты умрёшь, только душа твоя будет испытывать мучения. Это будет адом для неё. Но в судный день душа твоя воссоединится с телом, и ты окажешься дважды в аду; душа твоя будет источать кровавый пот, а тело — мучиться смертными муками. В таком же пламени, как и у нас на земле, тело твоё будет вечно гореть не сгорая, по всем твоим жилам вечно будет растекаться боль, и каждый твой нерв станет струной, на которой дьявол будет вечно играть свою мелодию невыразимой адской скорби».
Разве могут люди, постоянно подвергаемые подобным проявлениям садизма и мании величия, порождённых расстройствами и беспокойством больного ума, смотреть вперёд, в будущую жизнь иначе, как с содроганием?
К счастью, достаточно много верующих не подвергается такого рода психопатологической обработке. И если они имеют лишь кое-какие смутные и боязливые представления о жизни в ином мире, то на это должны быть другие причины. Эти причины, я думаю, можно легко отыскать в образе жизни, который мы ведём — или, как иногда кажется, насильно вынуждены вести. Ежедневное добывание хлеба насущного, поддержание своего статуса в глазах окружающих, неизбежные рутинные заботы оставляют нам мало энергии для тех духовных усилий, которые могли бы привести нас к стойкой уверенности в жизни, не имеющей конца, уходящей в счастливую бесконечность. Даже ребёнок, услышавший от близких доброе и вдохновляющее наставление о будущей жизни в ином мире, скоро замечает, что сами родители в буднях мало обращают внимания на то, о чём они ему говорили, — они заняты другими делами и поглощены другими заботами. И только когда смерть приближается, только когда смерть приходит, только тогда, когда удар скорби уже обрушился и наступает осознание утраты, люди начинают понимать, что эти вещи значат много.
В первой мировой войне я потерял брата. Я скорбел о нём. Но я был тогда молод. Шли годы, я терял других любимых и близких мне людей и испытывал скорбь. Добрую часть деятельности священника и занятий медиума составляет общение с людьми, убитыми горем. Меня нельзя назвать незнакомым с горем.
Само чувство тяжёлой утраты — вещь сложная. Нельзя убитого горем человека утешить простым заверением в том, что его близкому, ушедшему в мир иной, хорошо.
Умом-то он, может быть, и знает об этом. Вера в благословенные и светлые новые возможности потусторонней жизни могла бы стать одним из краеугольных камней при сложении человеческого характера, но человек и тогда мог бы испытывать приступы непереносимого, казалось бы, горя. Нам надо отделить, нейтрализовать другие элементы, образующие подобные агонии, переживание тяжёлой утраты, для того чтобы знание о природе новой жизни на основе новой энергии могло оказывать своё врачующее и восстанавливающее силы действие.
Наша жизнь — такая, какой мы её проживаем, — состоит главным образом из эмоциональных взаимоотношений между людьми — симпатий и антипатий, притяжения и отталкивания. И в этом смысле жизнь каждого из нас состоит из жизней других. Когда же жизнь одного из нас очевидным образом устраняется из земного бытия, вся сложно переплетённая сеть взаимной зависимости и связи оказывается изменённой, следуют неизбежные болезненные изменения, и самые близкие к ушедшему люди затрагиваются его утратой больше всех. Если человек осознаёт узы, связывающие его с космической и духовной жизнью, с грандиозными перспективами, это может ослабить его боль, но не убрать её. В земной жизни наши духовные тела проходят своего рода инкубационный период, и наши земные, физические, тела обладают в ней своей немалой властью. Они имеют свои привычки, свои потребности, свои впечатления и стереотипы, свои пристрастия к привычным условиям и привязанности. Когда одна из этих цепочек в человеческом поведении должна быть существенно перестроена, мы неизбежно ощущаем боль.
Свежие комментарии